Алена Захезина: «Это спектакль на разрыв. Мы кожу с себя снимаем. Это сложно. И восхитительно»

«Мы работали с миниатюрами. В простонародье это называют танцы: в три-четыре минуты умещали историю. Зарабатывали. Были танцевальной поддержкой «Уральских пельменей»: весело танцевали на фоне их шуток. И поняли, что исчерпали себя», — Алена начинает рассказ о том, как родился «Стол».

— Кто это «мы»?

— Нас четверо.

В детстве я придумала себе историю: даже не зная, чем мы будем заниматься, я была уверена — мне нужна команда. Наверное, думала об эстафете 4×100 — родители у меня тренеры по легкой атлетике, и я, конечно же, готовилась к олимпийской медали. Моя мечта была совершенно четкой. Понятной. А потом папа — это классическая история — загулял со своей ученицей, и ушел из семьи. Мама сказала, что спорт — это панель. И в 15 лет я осталась без мечты. 

Но команду продолжала искать. Потом выросла. Случайно решила заниматься танцами. И поняла, что хочу собрать танцевальную команду. Подбирала долго. Осознано. Тестируя и рассматривая каждую деталь. Потому что знала — у меня будет долгоиграющий проект длиною в жизнь.

Мы обязательно должны быть единомышленниками.

Фото: Олег Нохрин

— Смотреть…

— … в одну сторону. Обязательно. Второе — мне нужны сильные. Я человек с твердым характером. И прессую так, что нужны те, кто выдержат этот натиск. Лишь спустя лет десять я поняла, что подобралась команда с мужскими характерами.  Это девушки — красивые, очень хрупкие. Но с абсолютно мужской энергетикой. И, наконец, обязательно должен быть талант. Я ведь эстет, режиссер, хореограф: меня нужно завораживать — круто двигаться, чувствовать свое тело.

— О чем вы танцуете?

— Как-то я прочла у Феллини, что любое произведение творческого человека — это автобиография. И жемчужина — это автобиография устрицы. Мне кажется, что все, что я сделала за эти годы — автобиографично. Больше всего я люблю рассказывать о людях и об отношениях: это самая интересная тема, которую невозможно исчерпать.

«Мы труппа независимая, а независимость — самое дорогое, что может быть». Фото: Дарья Попова

— Сложно танцевать без мужчин?

— У нас — мужские характеры. Мы — назло. Мы — независимые. Мы все сами, вы даже не представляете, насколько все. Настил, на котором мы работаем — это танцевальный линолеум.  Пять полос, сто квадратных метров. Мы его грузим в фуру, разгружаем, раскатываем, приклеиваем, а потом сами скручиваем. После спектакля мне позвонил друг: «Наконец-то, ты сделала это. Ты теперь театральный хореограф. Уже в джакузи с шампанским?». А я кручу линолеум — ночь, снег валит, какое шампанское!

Я сама пишу партитуры света, придумываю образы, костюмы, декорации. Единственное, что мы сами не делаем на сегодняшний момент — не пишем музыку. Почему? Я придирчива, внутренне немного сноб. И перфекционист. Раньше я думала, что хорошей музыки много. Но почему мы взяли Филиппа Гласса? Потому что никто круче, чем он, депрессивной музыки не написал. Никто. Из-за этого мы не можем найти композитора, который писал бы для нас.

Фото: Роман Арыкин

— Как танцевать под Гласса?

— Я не знаю, знакомо ли вам, когда кто-то из близких страдает по-настоящему… Когда папа ушел, мама легла и не хотела жить. Мы с братом ее понимали. Хотели сделать что-то, чтобы она захотела. Мы ей педикюр делали. Ставили ноги в таз… Это я перенесла в хореографию. Год подбирала музыку. Думала — кто мне может помочь? И вспомнила — «Часы» [фильм режиссера Стивена Долдри] сильнее всего шандарахнули по мне с депрессивной точки зрения. Вспомнила, как идет Николь Кидман [«Оскар» за лучшую женскую роль]. И звучит мелодия Филиппа Гласса. Так появилась музыка для одной из 13-ти сцен «Стола» — рабочее название «депрессия».

Кроме Гласса в спектакле есть Земфира, «Мумий Тролль», Алла Пугачева со песней «Миллион алых роз», Therr Maitz (моднее, чем Антон Беляев композитора не придумаешь), Майкл Джексон, Бетховен.

— А где Вагнер? 

— Вагнера обожаю. Но он не лег в контекст. Я очень не люблю, когда зрителя выталкивают из сюжета. Спектакль должен идти на одном дыхании, и музыка должна перетекать из одной композиции в другую.

— Как появился «Стол»? 

— У меня под носом — совершенно потрясающая история жизни четырех человек. Она потрясающая. И я настолько знаю все детали и так круто их чувствую, что могу и должна рассказать людям историю четырех девок. Как мы дружили и любили друг друга. Как ненавидели, воспитывали, предавали и прощали. Я поехала на три дня за город в маленький домик. Села с листком бумаги и сказала — я не выйду отсюда, пока не напишу историю нашей жизни, которую можно рассказать хореографией.

Фото: Роман Арыкин

— Как рассказать о себе правду незнакомым людям?

— Я целый год готовлюсь, чтобы сыграть «Стол» во второй раз. Это такой спектакль — на разрыв. Мы кожу с себя снимаем. Это сложно. И восхитительно.

Спектакль начинается с того, что 10-летняя девочка остается одна. У нее ничего — ни родителей, ни мечты. Мгновенно она потеряла все. Ей очень страшно. А потом за ее спиной появляюсь я. Очень испуганная. И первый момент очень важен: у тебя только один шанс зацепить зрителей. Они должны сразу же понять, что мне очень страшно. И я настолько боялась, что, находясь за кулисами перед первым выходом чувствовала, как вода проступает сквозь костюм — я от страха вспотела, а ребята потом говорили — было слышно, как у меня зубы скрипят от страха.

«Последнее слово всегда за мной. Но идеи я все равно заплетаю из нас четырех». Фото: Дарья Попова

— Но это значит, что «Стол» не получится показывать часто, а новый спектакль не может появится скоро.

— Джеймс Тьери, внук Чарли Чаплина, танцовщик, акробат и мой Бог — единственный из всех, стоящих на сцене людей, кто настолько попадает в меня, рассказывал, как он играет спектакль «Красный табак». Он о нем, о раздрае творческого человека, о бесконечном одиночестве. Как это сыграть? Будешь наигрывать — тебе не поверят. Каждый раз разрывать аорту — нереально. И Джеймс Тьери сказал: я высчитал, сколько раз и в какой промежуток времени смогу это пережить. 

Я высчитаю также.

— И что будет дальше?

— Может быть, это самонадеянно, но честно — я думаю, что «Стол» вечен. Есть вещи, которые никогда не закончатся. И «Стол» такой. Он уникален для всего театра: мы сами танцуем свою жизнь.

Я хочу, чтобы наше исполнение этого спектакля стало легендарным. Потом, возможно, другие танцовщики будут исполнять эти роли. Но на 70-летие мы, как Майя Михайловна Плисецкая, должны станцевать этот спектакль. И мне бы, как зрителю, было интересно следить за таким театром, за метаморфозами, за тем, как стареют актрисы. Для меня нет ничего восхитительнее, чем талантливая, очень взрослая актриса. Я смотрю на Инну Чурикову — это такой кайф. Мне кажется, даже в 150 лет она будет прекрасна. Мне бы очень хотелось, чтобы наша актерская судьба была такой — превращение в очень классных, старых и совершенно потрясающих актрис.

«Люди и отношения — самая интересная тема, которую невозможно исчерпать». Фото: Антон Коровин

— Восхитительные старухи?

— Представьте, если в одном спектакле на сцену выйдут Инна Чурикова, Лия Ахеджакова, Фанни Ардан и Мэрил Стрип. И начнут рассказывать какую-нибудь историю. Я бы все деньги отдала за такой спектакль! Я хочу стареть красиво, как Плисецкая. И не перешивать свое лицо. Пусть наши лица будут немного стекать в воротник, но это будут наши настоящие лица.

— Вам важна оценка со стороны?

— Мне бы хотелось быть крутой и смелой, чтобы сказать — вообще не имеет значения. Но нет. Не может артисту, который выходит на сцену, режиссеру, который ставит спектакль, быть это не важно. Но, в первую очередь, мне важна оценка людей, кого я считаю гениями. Чтобы Тарантино сказал — «классный спектакль».

— А как он увидит «Стол»? 

— Во-первых, мы разослали заявки на 70 театральных и танцевальных фестивалей. На некоторых из них Тарантино может быть гостем или членом жюри. Во-вторых, моя жизнь полна чудесами. Поэтому на Тарантино я тоже надеюсь. Нелепым образом. Совершенно случайно. Он приедет в Москву презентовать свой фильм. В этот же момент будет идти танцевальный фестиваль. И Тарантино на него попадет. Тем более, что у нас в спектакле музыка — из саундтрека к его фильму «Бесславные ублюдки». Так что ему покатит. 

А еще мне важна оценка обычных людей. И чем больше между ними разница — тем лучше. У нас очень разношерстная публика. Очень много гламурщиков: люди, которые, кажется только-только, из «Синего жука» вышли и в ТЮЗ упали. У нас были взрослые, непробиваемые дяденьки, типа чиновников, которые смахивали слезу. Был католический священник. Дети. Кассиры из «Ашана». И мне важны не слова о том, насколько я тонко и профессионально все сделала, а эмоции: если говорят — у меня были мурашки, ком в горле, значит, я все сделала правильно.

Фото: Роман Арыкин

— А критики не говорят, что вы «носочек не тяните»?

— Постоянно. Но я взяла все, что мне нравится в танцевальном мире и модернизировала это под свой характер, свое видение. И мы существуем в авторском стиле хореографии, который между собой называем Ф (Фора) А (Алена) ЗА (Захезина) — ФАЗА. Этот стиль — моя интерпретация тела в пространстве. И, естественно, как все новое и странное, он не находит отклика у классических педагогов по хореографии.

После первого показа критики нас разнесли. Сказали: «выскочки, «слишком нагло»… Одна из критикесс вопрошала: «Что случилось в жизни этой девочки, что она так агрессивна к миру?» Я подумала: хорошо, что хоть это считала.

— И как вы зарабатываете? 

— Кор-по-ра-ти-ва-ми. Как и все артисты — от «Уральских пельменей» до Земфиры и Стинга. Есть программа миниатюр, которую можно приобрести. Правда, мы работаем в премиум-классе, поэтому нас мало и редко кто может себе позволить. А еще мы преподаем современную хореографию в детской студии. К сожалению, нельзя заработать искусством. У нас не платят за красивое.

Я знаю, как получают девочки в труселях и сколько получает великолепная команда «Провинциальных танцев»: они в нищете сидят, а бабам с перьями платят реальные деньги.

«Мне нужны эмоции». Фото: Дарья Попова

— Но ведь сейчас танцуют все.

— Да. Я думаю, мы начинаем ценить красоту. Ведь мы живем в бесконечном уродстве. Нам в подъезде сделали новые лифты. Через два дня, все оторвали, всюду расписали, везде напИсали. Ребенок идет — мама одела на него красные колготки, синее платье, заправила все в зеленые сапоги, налепила малиновый бант. Я понимаю — у этой девочки нет шанса: она вырастет в тетку и напялит на себя ужасную юбку.

Почему в Голландии красиво? Потому что они столетиями думали, как вырастить какой-нибудь необыкновенный тюльпан. А мы только сейчас начинаем ценить красивое. И заниматься танцами. Потому что поняли: танец — это не только на сцене. Это твоя собственная грация. Это то, как ты умеешь владеть своим телом, какая ты в постели. Женщины стали хотеть красиво двигаться. Мамы стали понимать, что дочек надо отдавать в танцы — девочка должна уметь вертеть попой! Мы стали стремиться к изяществу. 

— Вы не думали о том, чтобы принять участие в каком-то телевизионном шоу? 

— Как я хочу, чтобы сия чаша миновала нас. Мне это неинтересно. Меня приглашали в «Танцы» на ТНТ работать хореографом. Но по условиям контракта я должна была отдать авторство всех номеров. Я так перепугалась. И не решилась.

— А ради общей пользы поступиться принципами?

— Ради «Стола», ради «Форы» я готова даже унижаться. И могу даже картофель сажать кому-нибудь. Но… очень боюсь растиражироваться. Чтобы мой уникальный стиль стал общим: сейчас его можно увидеть только у меня в театре, но  если я начну давать мастер-классы, он превратится в хип-хоп. Я думаю, мы не избежим медийности: нам придется это сделать, если мы захотим пойти дальше.

«Я не могу договариваться. Вахтеры, уборщицы… ненавидят меня сразу». Фото: Дарья Попова

— Такая грусть в этих словах…

— Я не представлю себя в «Танцах» на ТНТ. Хотя это очень крутой проект, он мне не даст того, что надо. Я хочу двигаться в сторону театра, а это — шоу. Самая крутая медийность — у «Тодеса»: за Валерием Леонтьевым делать присядку. Но, если я год поделаю присядку за Валерием, я что-то разрушу в себе.

— Чего еще боится Алена Захезина?

— Не иметь достаточной поддержки, чтобы идти дальше. У меня в голове есть еще два сценария. Но для того, чтобы их осуществить, нужна помощь. И не только деньгами. Еще раз сделать все сама я не смогу. Это — ад.

— Не страшно, что второй спектакль будет хуже первого?

— Нет. В древнем Риме считалось, что талант не принадлежит тебе: гений — это не ты, ты — лишь проводник, портал, через который проходит сигнал, божья искра. Говорили: «Человека покинул гений». Это было трагедией. Я вспоминаю историю, которую рассказала Элизабет Гилберт [автор романа «Ешь, молись, люби»] о композиторе Томе Уэйтсе. Он ехал по трассе и в голове у него зазвучала мелодия. Он не мог остановиться. И, обращаясь к небесам, сказал: «Уважаемый, разве вы не видите, что сейчас я не могу записать это? Придите позже, если вы хотите, чтобы ваше произведение увидело мир. А если нет — валите к Леонарду Коэну».

Поэтому я не боюсь. Второй спектакль будет. И он будет другим. С иными характером и харизмой. Потому что я не хочу повторятся. Мы не должны быть предсказуемыми.