«Здесь нет пафоса, всё очень просто». Почему молодые прогрессивные режиссеры выбирают Екатеринбург

Фото: Наталья Чернохатова

Семён Серзин — один из самых заметных и активных молодых режиссёров, работающих без пауз — выпускает премьеру в московском театре Пушкина, мчит играть спектакли домой в Питер, оттуда —в Екатеринбург, снова выпускать премьеру. В 2014-м он уже поставил у нас нашумевший спектакль «СашБаш» о поэте и музыканте Александре Башлачёве, и вернулся с новой историей, в которой вновь фигурирует поэт и музыкант — Егор Летов.

— Ты выпускал спектакли в Ярославле, Петербурге, Омске, Москве, в Екатеринбурге. Как складывается твоя творческая география?

— С какими-то местами в моей жизни просто складывается — с Екатеринбургом именно так, отношения сложились. В этом городе появилась компания артистов, команда, и мы работаем. Когда я делал первый спектакль в ЦСД, ещё в избушке на Тургенева, как-то так закрутилось — люди прибиваются друг к другу… Интересно, что в Екатеринбурге есть возможность делать что хочется. И сам Екатеринбург — с какой-то такой редкой атмосферой свободы — можно говорить о разных вещах, не совсем, может быть, с театром связанных, более жизненных, что ли. И зрители, и артисты здесь больше готовы к честности, не театральности. Мы недавно делали здесь высказывание по «чеченским дневникам» (резонансный текст журналиста Полины Жеребцовой, переведён на несколько иностранных языков — ред.) — парадоксально, что всё это именно в Екатеринбурге, в Ельцин Центре. В этой реальности такая парадоксальность мне даже нравится. «Чеченские дневники», где вообще в открытую обо всём— понятно, какой контекст возникает в отношении Ельцина, чеченская война — самое, наверное, тёмное пятно всего периода, когда он руководил страной — и ничего, нам разрешили это поставить. Я удивился, когда сказали — да, давайте, делаем. В Театре Док в Москве текст Полины Жеребцовой не взяли, не решились. Ельцин Центр — пожалуйста. Екатеринбург — особенная территория свободы высказывания и самоцензуры.

Фото: Наталья Чернохатова

— Что не так с Петербургом, где ты живёшь и работаешь, и Москвой, где тоже бываешь достаточно часто и меньше чем за год выпустил два спектакля на сцене Театра имени Пушкина?

— Петербург — город, куда я возвращаюсь. Там мой дом, друзья. Хотя там очень сложно находиться долго, я не знаю лучше города, чем Петербург. В Москве мне очень сложно, я люблю там работать, у меня много друзей, но в этом городе я не понимаю, где я нахожусь. Нравится, как все настроены на работу, мне комфортно работать в Театре Пушкина, интересно туда возвращаться, круто! И с артистами совпали: они меня понимают, чувствуют, горят все. Я бы хотел, чтобы там ещё сложилось, но я никогда не понимаю, что я в Москве, я этого не ощущаю. Москва — самый несвободный город, который живёт по своим консервативным и жёстким правилам, только прикидывается свободным. Петербург, напротив, очень свободный, но у этой свободы есть оборотная сторона — болото.

В Екатеринбурге есть такая «необязательная включённость», что очень мне нравится. Здесь нет пафоса, всё очень просто, люди простые, но им всё время что-то надо. Если брать два полюса, две крайности, Москва и Петербург, Екатеринбург — посередине. В Москве все делают, в Питере все хотят, мало что делают. А в Екатеринбурге — все вроде бы на расслабоне, но какая-то жизнь постоянно: «давайте раздуем!». Мне нравится это екатеринбургское слово «раздуть», оно прям вошло в мой в лексикон. Раздуть тему какую-то, что-то сделать. Давайте? Давайте. Лёгкий на подъём город.

Фото: Наталья Чернохатова

—Быть может, это моё восприятие, но с тех пор как я перестала работать на телевидении и смотреть телевизор, кажется, что реально интересные мне-зрителю темы, герои и спикеры переместились в театр. Получается, современный театр стал новым медиа?

— Вообще ты права, сейчас театр — такое реальное поле для высказывания и реальный жизненный опыт. Жизнь большинства людей протекает вне реальной плоскости, интернет занимает большую часть жизни, а в театре живые люди встречаются с живыми людьми, общаются в таком прямом контакте. Не важно, используется ли в театре видео или другие технологии, они должны там быть… Зрители собираются в зале, в антракте друг с другом говорят, смотрят друг на друга. И есть эта живая энергия — ты пришёл, не то что какой-то особенный, просто пришёл, и с тобой случился театр. Я в последнее время часто слышу от зрителей: «Мы не хотим прийти в театр отдохнуть». Театр как форма развлечения, слава богу, минимализируется. Как раз телек стал этой жвачкой, которую ты там включаешь и… Вот это, мне кажется, оскорбляет по-настоящему — телевидение! Псевдореальность, параллельный мир, в котором большинство людей и пребывает, получая эту информацию изо дня в день. Телевидение становится реальностью большинства, хотя всё это полная чушь.

— Делая ставку на свободное высказывание «здесь и сейчас», чем ты ограничен?

— То, что делаем мы, называя театром — не театр, в общем-то. Здесь театра в общепринятом смысле нет, нет цехов. Спектакль «сделай сам», всё своими руками. Премьеру «Летели качели», которую мы выпускаем, долго согласовывали. Мы должны были её ещё осенью сыграть. А нам сказали — подождите-ка, у вас тут суицид. Театр не может быть страшнее жизни, это просто театр. Написанный текст, артисты, которые выходят и говорят его — это имеет отношение к жизни более или менее. Что в этом может быть страшного? Особенно вот эта тема, когда театр «задевает чьи-то чувства». Мне кажется, как раз смысл театра в том, что театр должен чувства задевать, если он их не задевает, зачем он нужен? А люди возмущаются — радуйтесь, у вас ещё есть чувства, вы реагируете.

Фото: Наталья Чернохатова

— Последний концерт Егора Летова прошёл здесь, в Екатеринбурге, ровно 10 лет назад (9 февраля 2008), через несколько дней исполнится столько же, как нет самого Егора. Мы видим эту параллель, это совпадение, и всё же место имеет значение?

— Я думал про пьесу Константина Стешика, мне она очень нравилась, и думал, может быть, в Питере, я бы тоже её сделал, если бы не сделал здесь. В Москве бы я не стал делать этот спектакль. В Омске? А где в Омске? Странно делать такой спектакль в академическом театре, например. В Ельцин Центре сама эта площадка вообще не театральная, это офисное пространство. Нет вот этой «магии театра», поэтому мы называли этот спектакль «псевдодокументальный». Написана пьеса, есть внятная литературная основа, придуманная история, но она правдоподобна. Это литература — да, театр — да, выдуманная художественная история —да, но при этом она могла бы быть абсолютно реальной.

— В последнее время ты часто обращаешься к белорусской драматургии, она точнее попадает в реальность?

— Да, это так. Такое ощущение, что где-то даже истории пересекаются, похожи взаимоотношения людей. Я замечаю эту особенную трагедийность пьес белорусских авторов — все истории нерадостные, так скажем, они очень жизненные и во многом заканчиваются плохо. «С_училища» Андрея Иванова, «Любовь людей» Дмитрия Богославского, «Это всё она» того же Иванова. Белорусы хорошо отражают время, в которое мы живём, говорят жизненными интонациями. Я тут перечитывал Вампилова и понимаю, что этот текст звучит сейчас нереально, он из другого времени.

— Смотри, все истории, которые ты рассказываешь со сцены, они происходят где-то, далеко от Садового кольца. В этом тоже есть какой-то посыл?

— Ну, нет, конечно. Все истории универсальны. Это про общество, про то состояние, в котором оно находится. Драматурги, которых я выбираю, примерно мои ровесники, кто-то чуть старше, кто-то моего возраста. Их такая рефлексия по поводу этого поколения, которое, как мне кажется, характеризует время, время тридцати—тридцатипятилетних. Пишут о том, что сейчас происходит с этим поколением и со мной, в том числе, поэтому мне интересно, а не потому, что эта какая-то там закрученная история, сюжет. Там люди, которых я знаю, мои друзья, мои сверстники, которые росли в девяностые, повзрослели в нулевые — а что теперь? Мир меняется, сложно. Только сейчас, мне кажется, можно оглянуться на девяностые и попытаться понять, что вообще происходило с этим временем, с людьми, которые там росли. Мало кому удаётся зафиксировать, поймать, понять своё время «здесь и сейчас» — как Балабанову в его фильмах.

— Ты неслучайно упомянул Балабанова, мы подошли к теме кино. В твоих театральных работах кино отдана добрая часть истории, в полотно спектаклей вмонтированы полноценные кинофрагменты. Есть планы снять фильм?

— Мне это интересно, но пока не понимаю, как это сделать. С тем же спектаклем «С_ училища» была попытка (авторский фильм, не будучи законченным, стал частью спектакля Семёна Серзина в Московском Театре Пушкина). Мне интересно соединение кино и театра, не театра и видео, проекции, а именно кино, потому что и пьесы очень кинематографичны. В «Летели качели» тоже есть кино, там появляется Олег Ягодин, но пока это вновь только эпизод, ставший частью спектакля.