Андрей Макаревич: «Количество глупостей в мире — константная величина»

Нет, я знаю, просить ни о чем нельзя,
Все по мере дел, добра и таланта,
Но хочу туда, где мои друзья,
Там один поэт и два музыканта.
Мы с поэтом вдвоем могли б расстараться
И восславить небо — от края до края.
А с музыкантами я бы играл на танцах,
По субботам, на женской половине рая!

А говорил Макаревич об очень простых вещах. О дружбе, музыке, кино, воспитании детей и глупостях человеческих.

Фото: Владимир Жабриков

Мое отношение к людям не меняется. Может быть, в молодые годы я был более идеалистичен. Например, считал, что если человек хороший музыкант, он не может быть плохим человеком. Пару раз нагрелся со страшной силой на этом.

Человечество на трезвую голову полюбить уже не получается. Где-то грамм 70 и... уже ничего. Но человечество и люди — это не совсем одно и тоже. Я в людей, по-прежнему верю, потому что частичка бога в каждом присутствует. Просто не все об этом помнят, а некоторые даже не догадываются.

Не получится вернуться в СССР. Может быть, кому-то этого и хочется, но Советский союз существовал в совершенно других условиях: не было интернета и такого количества информации. Очень легко было повесить железный занавес и убедить людей в том, что черное — это белое. И люди верили.

Фото: Владимир Жабриков

Я много путешествую, и с каждым годом растет ощущение, что наша очень маленькая земля больна. Ей нехорошо: ураганы, землетрясения, изменение климата. И то, что происходит между людьми — это звено той же планетарной цепи. Надо это пережить, оставаясь нормальными, разумными и неозлобленными людьми.

Мы записали пластинку. Она получилась неожиданно «старо-машинская»: сама решила, какой ей быть. Выйдет прежде всего в майском номере журнала «Русский пионер». Хотелось бы, конечно, винил, но это если будут деньги.

У меня сто любимых книг и 50 любимых фильмов. И чем они лучше, тем разнее. Как можно сравнивать «Кабаре» и «Последний дюйм»? Я вообще очень люблю кино. И с большим интересом смотрю, как во всем мире настоящее кино перебирается в сериалы (у нас этого пока не получается). А кино превратилось в вариант детской компьютерной игры. Это тоже очень мило — я люблю впадать в детство. Но к кино в моем понимании это не совсем имеет отношение.

Фото: Владимир Жабриков

Настоящий художник должен быть настоящим художником. И не обязан выражать свою позицию, а сидеть в мастерской и творить. А вот врать ему не следует, потому что по необъяснимым причинам (и масса тому примеров) — как только человек начинает врать, ангел его покидает.

Люди — мазохисты. Удивительное дело: смотрят телевизор, плюются. И снова смотрят. Да выключи ты его к чертовой матери. Пойди книжку почитай. Переживать надо лишь по поводу того, что ты можешь реально здесь и сейчас изменить. Если у тебя есть хоть малейший шанс повлиять на то ,что происходит. Если нет — подожди. Пройдет и это.

Музей Ельцина у вас замечательный. Великолепно срежиссирован. Ведь обычно при слове «музей» мы себе представляем что-то скучное, пыльное и назидательное. А здесь, проходя по залам, ты переживаешь спектакль прошлого. Даже запахи возникают.

Фото: Владимир Жабриков

Странно, но я больше помню конец 80-ых, чем девяностые, уж больно сильно было перестроечное потрясения. Когда оказалось, что все можно. Я не верил, что доживу, думал, это произойдет лет через двести. А 90-ые были разные. У меня обрывочные воспоминание. С одной стороны, время было бандитское. Я помню, все время чувство опасности: идешь вечером по улице и надо огладываться. Хотя, надо сказать, что вся братва к «Машине времени» относилась исключительно хорошо и билась за право ее охранять совершенно бесплатно. Это было хорошее время, прежде всего, потому что оно было свободным. И мы были молодые и веселые. Нам никто не мешал делать то, что мы должны. А это большое счастье.

Я рад, что имею возможность заниматься любимым делом. Рад, что меня никто не заставляет заниматься делом нелюбимым, что не менее важно. Я рад, что мои родные, близкие живы и здоровы. Что весна — любимое мое время года. По-моему, не так мало.

Высоцкий. Я никогда не старался запомнить его песни. Я категорически противник ежегодных чудовищных вакханалий, когда артисты оперы и балета их поют. Глаза б мои не видели. Но при этом, я почти все его песни наизусть помню — настолько точно это написано.

Фото: Владимир Жабриков

Булата Окуджаву я услышал совсем маленьким мальчиком. Лет за десять до Beatles. Он был записан на магнитофонной пленке у друзей моих родителей, в вперемешку с какой-то кабацкой блатнятиной. Я помню, что очень здоров услышал разницу между песнями Окуджавы и всем остальным. А спустя годы, он в моей голове перемешался с битлами и из этого получилась «Машина времени».

Стрельцы — офигенский знак. Мы замечательные люди. Но у нас один недостаток. Из-за нашей эмоциональности и увлеченности мы часто бываем невнимательны и иногда немножко бестактны к близким.

Люблю готовить. Во-первых, голова отключается — ты работаешь на интуиции, на ощущениях. Во-вторых, для самого себя готовить глупо. Значит, ты готовишь для гостей. И думаешь том, что к тебе придут замечательные люди: ты по ним соскучился, они по тебе тоже. Мы будем друг другу рады, сядем за стол, выпьем как люди. А потом они будут закусывать и вполне искренне нахваливать то, что у тебя получилось. И, конечно, это продлевает жизнь, я вас уверяю.

Фото: Владимир Жабриков

Иногда в мире происходят глупости. Я думаю, что количество глупостей, также как количество зла, добра, мудрости — это константные величины.

Я не слушаю современных исполнителей. Я сторонник волновой теории — в конце 30-ых был взрыв в джазе, потом — в конце шестидесятых — очередная волна музыкального изобретательства. К сожалению, из этого буйства фантазии получилась лишь мощная индустрия: артистов теперь делают. Делают на очень высоком технологичном уровне высоких профессионалом. Но мне это неинтересно. Я люблю слушать музыку тех эпох, когда она рождалась.

С детьми надо общаться как с взрослыми. С момента, как он открыл глаза. Не сюсюкать и не лялякать. Я помню, когда мне было лет пять, отец читал «Облако в штанах» Маяковского и заводил Второй концерт Рахманинова. Бабушка говорила: «Что ты делаешь? Он все равно ничего не понимает». Но с тех пор я раннего Маяковского помню наизусть. А, может быть, я бы и не писал стихов став взрослым.

Фото: Владимир Жабриков

Надо думать о хорошем. Тем самым его приближая. Когда люди смотрят 20 фильмов о том, как взрываются небоскребы, в конце концов небоскребы взрываются. Мы все это видели. Я совершенно точно могу сказать, что, если бы все разумное человечество, имело бы возможность налить по чуть-чуть, кто что любит, подумать о самом хорошем (а все будут думать об одном и том же — чтобы дети были здоровы, чтобы не было войны) и одновременного выпить... Я уверен, что земля бы вздрогнула. Но к сожалению, эксперимент такой провести мне такой не удается.