«Я чувствую себя чужим в этом мире денег и понтов». Слава ПТРК о том, как его встретила Москва

С.П.: Думаю, всё зависит от темперамента. Я живу в Москве полгода, и мне здесь комфортно. Я же сам не из Екатеринбурга. Для меня это не впервой — менять город проживания. На самом деле мне кажется, что если тебе нравится Екатеринбург, то тебе должна нравиться и Москва. Екатеринбург точно также всё время бежит куда-то. Только в Москве всё происходит ещё быстрее и масштабнее. Жаль, что друзей заводить с каждым годом все сложнее, а все лучшие френды в Екатеринбурге остались. Но амбициям моим там было уже тесно. Есть какой-то потолок, которого я достиг в этом городе. Россия очень централизована, и если ты хочешь чего-то добиться, особенно в плане творческом, тебе нужно жить в большом городе. Желательно в Москве. Многие переезжают не потому, что им так хочется жить в столице, в потому, что это важно для карьерного роста.

А.Б.: Когда ты понял, что стрит-арт станет твоей профессией? 

С.П.: Сложно было представить, что я стану уличным художником и буду жить только этим. В 13 лет я закончил художественную школу в родном городе. Когда мы с отцом приезжали в Екатеринбург и ходили по аллее художников, папа говорил мне: «Вот они — художники. Хочешь быть таким же?». И я думал, что не хочу так жить: сидеть на улице зимой и летом и рисовать портретики за 100 рублей. Поэтому я поступил  на журфак в УрГУ, но курсу к третьему понял, что меня не тянет к этому по-настоящему. В силу своего характера я готов заниматься только тем, что мне действительно интересно. Моя журналистская деятельность начала сходить на нет, и я вернулся к тому, чем занимался до этого — граффити. Скоро мне стало тесно в формате написания своего имени, и я начал создавать рисунки со смыслом. 

«Голубые небеса через жалюзи офиса», Уфа

А.Б.: Чем московский стрит-арт отличается от екатеринбургского?

С.П.: Стрит-арт в Москве как бы есть, и в то же время его как будто нет. В Москве он существует в преобразованной форме мурализма (масштабные фасадные росписи, по сути — монументальное искусство). Яркий тому пример — девушки на фасаде домов с рекламой Аэрофлота. Но это уже не стрит арт, это заказ — монументальная реклама. Люди рисуют это за деньги, это все равно что баннер повесить. Только баннеры вешать запретили, и это такой полулегальный способ сделать свою рекламу в центре города. В Екатеринбурге есть свобода, необходимая для самовыражения. Ты можешь выйти на улицу и нарисовать всё, что ты хочешь. Практически в любом месте, практически в любое время. Там я мог спокойно днём работать и никто ко мне даже не подходил. В Москве я попытался один раз порисовать на улице, и меня чуть не приняли. В спальном районе, в самом незатейливом месте, откуда ни возьмись подъехал полицейский патруль. Повезло, отпустили, но все равно в Москве рисовать намного сложнее, чем в Екатеринбурге. 

Москва очень вычищенный город. Единственный более чистый город, который я видел — это Минск. Мне в этом плане ближе Берлин, Барселона, Киев, Тбилиси. Осенью я сначала съездил в Грузию, а потом в Беларусь. Такой диссонанс между Тбилиси и Минском. Минск абсолютно стерилен, повсюду советская архитектура — это просто огромный музей СССР. В Тбилиси на фасадах и на стенах рисунки и надписи. Старые улочки, покосившиеся вековые дома. Есть в этом городе душа и свобода. 

В Москве я пока не ощущаю себя соразмерным этому огромному городу. Мне абсолютно не нравятся новые районы. Это катастрофа с точки зрения архитектуры. Я ещё не изучил город по-настоящему, и мне все сейчас интересно. Центр, конечно, интереснее и разнообразнее, чем окраины. 

Инсталляция Славы ПТРК с фестиваля «Остров 90-х», Екатеринбург. Фото: Анна Майорова

А.Б.: Подозреваю, что это не очень оргигинально, но я люблю Чистые пруды и Покровку. Мне нравится гулять там. 

С.П.: Мне эта атмосфера тоже не очень близка. Я чувствую себя чужим в этом мире денег и понтов. На какой-нибудь Лубянке повсюду мерсы, пиджаки, шпильки и снова мерсы. И я чувствую себя как будто фейс контроль на этой улице не прохожу. Приезжаю в богатый центр в пятницу вечером, вижу этот бал пафоса и парад шуб и понимаю, что я чужой на этом празднике жизни. 

А.Б.: Я была на твоей выставке на Винзаводе, и хочу выразить тебе благодарность за то, что ты подписываешь свои работы и даёшь к ним пояснения. Я понимаю, что искусство взаимодействует с нашим бессознательным, и в каждым человеке отзывается по-своему, но мне интересны пояснения автора как ключи к пониманию его мотивов в творчестве. 

С.П.: Искусство в принципе можно трактовать как угодно. Как ты сам его воспринимаешь, так и правильно. Я сделал эти подписи спустя две недели после открытия. Как-то я за один день провёл экскурсию сначала для одного своего преподавателя, а следом за ним для нескольких друзей. И все они сказали, что с моими пояснениями смотреть выставку в два, в три раза круче и интереснее. В тот же вечер я написал комментарии к работам, и мы повесили их в галерее. 

А.Б.: Как чувствует себя стрит-арт вне своей естественной среды обитания — в галерее? 

С.П.: Сложно. В городе стрит-арт встраивается в контекст улицы, там существует особая атмосфера. В чистом пространстве галереи все становится не логичным, не интересным. То, что может быть оригинальным на улице, в выставочном пространстве очень часто вторично. Еще одна проблема в том, что все работы представлены в одном месте. Им не хватает пространства, все собрано в кучу. Я все эти проблемы осознаю и ищу способы решения. 

Инсталляция Славы ПТРК с фестиваля «Остров 90-х», Екатеринбург. Фото: Анна Майорова

А.Б.: Мне очень нравятся твои работы с монохромным фоном. Ты видишь человека, а вокруг него можешь дофантазировать все, что ты хочешь. Можешь домыслить любые пейзажи, интерьеры, обстоятельства. И в этом возникает некое сотворчество зрителя с художником. 

С.П.: Моя мама приходила с подругой, и та была очень удивлена. Сказала, что обычно если человек имеет ввиду лес, ты видишь прорисованные деревья и ветви. А я даю людям домыслить их самостоятельно. Это работа с условностями и иллюзиями. Если ты хочешь сказать, что это пустыня, тебе необязательно в буквальном смысле рисовать ее. Я сознательно оставляю зрителю возможность дорисовать окружающий пейзаж в своём воображении. 

А.Б: Когда готовилась к нашей беседе, вычитала, что ты «автор мастер-классов по трафаретному граффити, а также собственного интенсивного курса по креативному мышлению и самостоятельным городским интервенциям». Потрясающее название. Расскажи об этом курсе, пожалуйста.

С.П.: Это было в конце 2013 года в Красноярске. Есть там такая школа «Твори гора». В моей группе были ребята от 12 лет до 30 лет. У них обычно идут лекции и мастер-классы по видео и фото, а тут я приехал со своим стрит-артом. Это был десятидневный интенсив, где я говорил о том, как можно расшевелить свои мозги и придумать что-нибудь. Потом мы выходили в город в минус 30 и пробовали сделать что-то новое. Жутко интересный опыт.

«Новые роли», Красноярск

А.Б.: Все твои проекты имеют некий социально-политический подтекст. Несколько лет назад в кругу моих друзей шли горячие беседы на политические темы, теперь на эту тему обсуждать больше нечего. Многие мои знакомые молодые люди чувствуют себя подавленными и лишенными права голоса. Твои работы направлены на то, чтобы разбудить общественность, или это больше акт самовыражения? 

С.П.: Три года назад ещё можно было говорить о политике, сейчас там ничего увлекательного не происходит. Я создаю свои работы не под влиянием повестки новостей, а из внутреннего импульса. Я говорю только о том, что меня лично очень сильно волнует. И делаю это только тогда, когда молчать уже невозможно. Просто сейчас такой период в жизни страны, когда высказывать особо нечего. Мы все сидим и офигеваем от происходящего. И я листаю новостную ленту и думаю: «Офигеть, офигеть…» Бывает, конечно, что-то накапливается, и я делаю проект «Грязьбург», например. А Ройзман пишет мне в фейсбуке, что я мудак. Но когда чаша терпения переполнена, ты просто выходишь и делаешь. 

А.Б.: Бывает, что ты испытываешь какой-то импульс, но останавливаешь себя в высказывании, потому что думаешь о последствиях? Например, несколько лет назад я абсолютно спокойно вышла на Болотную площадь. Без друзей и знакомых — одна. Это был мирный протест, и я не думала, что мне стоит чего-то бояться. Сейчас, после того как людей на митингах разгоняли дубинками, все изменилось. Смелых конкретно поубавилось. Время стало намного более жестким. Ты не боишься, что твои проекты тебе навредят?

С.П.: Существует тонкая грань между искусством и провокацией. И я стараюсь не переступать ее. Последствий в виде того, что меня могут закрыть, я не боюсь. Не то чтобы я сильно смелый, мне бы тоже не хотелось бы быть избитым дубинками. После Майдана и других митингов стало абсолютно понятно, что людей там могут убивать. Я оцениваю риски, понимаю что может произойти, но особого страха не испытываю. Скорее я пытаюсь понять нужно мне или нет настолько экстремально агрессивное высказывание. 

А.Б.: В социальных сетях ненависть к инакомыслящим цветёт пышным цветом. Сейчас ты либо с нами, либо против нас. И это касается всех. И тех, кто власть поддерживает, и тех, кто против неё выступает.  

 Акция «Изоляция» от Славы Птрк на Октябрьской площади. Фото: Владимир Жабриков

С.П.: Так и есть. Диалог уже стал очень сложен. Один из последних проектов, который я сделал в Украине, называется «Стенка на стенку». Я ездил в Киев и делал на углах домов надписи. Они обозначают одни и те же явления, которые в российской пропаганде и в украинской пропаганде называются по-разному. Например: «сепаратисты/ополченцы», «аннексия/вернули своё», «террористы/освободители». 

Пока я работал над проектом, все было нормально. Люди, с которыми я общался в Киеве, поддерживали меня и даже предлагали помочь. После того как я это опубликовал, на меня обрушился огромный поток агрессии с Украины. Многие люди подумали, что что я пишу на их стенах эти пропагандистские вещи, чтобы показать свою прокремлевскую позицию. Они неправильно интерпретировали мою идею, задачей проекта было показать, что с обеих сторон льётся своя пропаганда.  

А.Б.: К слову о свободе интерпретации. Искусство вообще может подвергаться цензуре со стороны общества? 

С.П.: На мой взгляд общество не имеет права диктовать художнику, что он может делать, а что нет. Я верю в то, что здесь все зависит от конкретного человека. Если человек не прогибается, то его прогибают. Вы разрешаете незаконно закрыть свою выставку, и ее закрывают. Мне повезло, я работаю в такой сфере, где на меня нет никакого давления сверху. Единственный раз я испытывал реальное давление, когда сделал патриарха Кирилла. Я рисовал его 4 раза. Его закрашивали, и после четвёртого раза мне позвонил человек из МВД и настоятельно попросил меня остановиться. Поставить точку в этой истории. Самое обидное, что я и так планировал закончить на этом. Всё совпало. Цензура не нужна, потому что у каждого художника есть самоцензура. Возник, к сожалению, особый класс людей, которые возомнили, что имеют лицензию на насилие. Приходят какие-то самоназванные офицеры и обливают мочой экспонаты выставки. И ничего им не будет за это.

Портрет Эми «Эми», Екатеринбург

А.Б.: Я была на этой нашумевшей выставке Джока Стерджеса за два дня до закрытия. На тот момент в кулуарном пространстве центра Люмьер было два посетителя — я и моя подруга. Непонятно откуда взялись эти толпы людей, которые подняли в интернете истерический вой, чтобы эту выставку уничтожить. Какие культурные мероприятия они посещают и почему считают себя в праве судить что является искусством, а что нет? Да и вообще, где грань? «Ромео и Джульетта» — великая история любви или пропаганда подростковых суицидов? Может пьесу Шекспира тоже отменить, а ещё лучше сжечь в пламени ханжества? 

С.П.: Проблема в том, что теперь один человек может зажечь пламенным постом толпу в фейсбуке, а дальше люди массово впадают в агрессию, даже не анализируя ситуацию. Так и произошло с моим проектом в Киеве. Не пытаясь разобраться что к чему, повинуясь стадному инстинкту, люди слали мне угрозы. Им на глаза упала пелена: приехал москаль со своей кремлевской пропагандой. Интернет предоставил хейтерам полное отсутствие ответственности. Ты с лёгкостью пишешь «умри» человеку, который тебе просто не нравится. 

А.Б.: Над чем ты работаешь сейчас? 

С.П.: Делаю проект к двадцатипятилетию без СССР. 26 декабря исполнится 25 лет с момента подписания соглашения о прекращении существования Советского Союза. Этот глобальный проект охватывает 14 из 15 стран, бывших в составе СССР. С Туркменией не вышло, там своя Северная Корея. С остальными странами попроще.

Проект связан с нашим отношением к тому времени, и с нашим восприятием советского прошлого. Просто сейчас какое-то невероятное количество ностальгии по СССР. Мне это не совсем понятно и не очень нравится, но в данном проекте я постараюсь не давать оценочных суждений. Я хочу сказать, что не важно, было это плохо или хорошо, важно то, что это в прошлом. И нужно двигаться вперёд. 

Проблема в том, что у старшего поколения в это время была молодость и какая-никакая стабильность, уверенность в завтрашнем дне. Но сколько ни крути старые фильмы, время все равно вперёд движется, и нужно перестать все время оглядываться. Я поставил перед собой амбициозную задачу обьединить художников бывших советских республик. В каждой из этих стран будет работа, вместе они сложатся в единый проект. Моя часть будет сделана в Москве. Такого еще никто не делал. Будет здорово, надеюсь.